В сущности, любой наш опыт подобного рода сводится к одному фундаментальному событию. Когда мы наливаем молоко в миску с кукурузными хлопьями; когда официант в кафе наливает кофе из кофемашины в чашку; когда мы читаем о том, как Шерлок Холмс капает химикаты в пробирку, или как Дживс наливает коктейль Берти Вустеру; когда мы видим на сцене спектакль внутри спектакля, в котором кое-кто вливает яд в ухо жертве, и так далее, — все подобные процессы мы понимаем только благодаря тому, что нам уже знакома простая, основополагающая история о выливании жидкости из сосуда. Если мы знаем паттерн, то можем распознавать его в различных проявлениях и быстро вычленять из повествования, не увязая в деталях и не упуская из виду главное. Более того (и тут уже становится по-настоящему интересно), эти крошечные паттерны, многие из которых основаны на опыте деятельности в трехмерном пространстве, можно использовать и для понимания вещей, не имеющих к пространству ни малейшего отношения. Но к этому мы вернемся позже.

Итак, эта маленькая, изначальная, схематичная история, то есть сама фундаментальная частица, развивается непосредственно на основе нашего телесного опыта — благоприобретенного знания о том, как ведут себя вещи в пространстве друг относительно друга и как с ними взаимодействуют наши конечности и органы чувств.

Фундаментальные частицы вроде идеи выливания жидкости из сосуда, которую я привел в пример, иногда называют образными схемами. Интерес к ним у меня пробудился благодаря книгам Джорджа Лакоффа, Марка Тернера, Марка Томпсона и других специалистов по когнитивной лингвистике, но в типичной для меня манере легкомысленного мотылька я взял из их исследований то, что мне было нужно, и унес с собой, чтобы использовать, как захочу. Помните, что говорил о своем методе Мухаммед Али? Я, мол, порхаю, как бабочка, но жалю, как пчела. Вот и я могу сказать о себе нечто подобное: я читаю, как бабочка, но пишу, как пчела. Примерно в таком же духе, порхая с цветка на цветок, словно траурница, повинующаяся непредсказуемым порывам переменчивого летнего ветерка, я и продолжу свой рассказ об этой крохотной частице повествования, — и будь что будет.

Для начала рассмотрим нашу фундаментальную частицу в самом буквальном ее проявлении: как картинки и рассказы о выливании какой-либо жидкости из сосуда.

Вот несколько примеров того, что можно сделать с этим маленьким паттерном, этой фундаментальной частицы истории.

Один из способов понять, в чем заключается смысл того или иного действия, — соотнести это действие с контекстом. Посмотрим на деталь карикатуры из журнала The New Yorker:

«Бедняжка! Подумать только! До сих пор некому было взять тебя под крыло!». Уоллес Морган, карикатура из журнала The New Yorker

Перед нами сцена, разыгрывающаяся в каком-то многолюдном модном ресторане или, возможно, клубе. Сама по себе шутка — не первой свежести. Однако можно задаться вопросом: почему джентльмен за столиком на заднем плане наливает себе что-то из фляжки? Почему бы ему просто не сделать заказ? Ну, ответить несложно. Этот номер журнала вышел в 1926 году, когда в Америке действовал сухой закон. Так что джентльмен наливает себе контрабандное спиртное. Вероятно, это не просто ресторан, а подпольный бар, и в любой момент сюда может нагрянуть полиция. История с выливанием жидкости из сосуда расположена не в центре, а на периферии происходящего. Это часть контекста, часть окружающей обстановки. Всего лишь мелкая проходная деталь, ее задача — как бы подмигнуть нам и сказать: «Ну, вы же понимаете, где мы с вами находимся».

А вот еще одна карикатура из The New Yorker, на сей раз — работы великого Чарльза Аддамса.

Поскольку мы способны без труда (то есть без всяких сознательных усилий) соотнести нашу маленькую историю о выливании жидкости с более общим контекстом происходящего — благодаря все той же армии нейронных секретарей, делопроизводителей и пр., — мы можем взглянуть на картинку и увидеть не только то, что происходит на ней в данный момент. Мы можем догадаться, что произойдет потом, и предположить, что происходило раньше.

Чтобы понять эту карикатуру (любой из нас способен на это без труда), мы мгновенно вспоминаем не только о том, что — согласно нашему опыту — происходит, когда переворачиваешь сосуд с жидкостью, но и о том, что такое рождественские гимны. Мы знаем, зачем эти люди собрались и стоят в снегу; знаем, что они делают. И мы понимаем контраст между невинной чистотой их намерений, с одной стороны, и коварными планами Мортиции, Гомеса и прочих представителей семейки Аддамсов, собравшихся на крыше, — с другой. Понимаем мы и графическую образность: струя белого пара, изображенная над котлом, подсказывает нам, что там, в котле, — не просто холодная вода, а кипяток. Скорее всего — кипящее масло. И, наконец, все это вписано в более общий контекст иронической интерпретации, благодаря которой картинка вызывает смех, а не ужас и отвращение. Мы понимаем, что это карикатура. Что это все понарошку. Что все это происходит в контексте пародии на готические романы — и пародии традиционной, той самой, которая давно уже неотделима от имени своего создателя, Чарльза Аддамса. И более того, на этой карикатуре, в отличие от первой, акт выливания жидкости — не проходная деталь, а центральная, заключающая в себе самую соль шутки.

Чарльз Аддамс, «Рождественский гимн»

И еще обратите внимание на то, как важно правильно рассчитать время. Момент, изображенный на картинке, вызывает смех; мысленно перенесемся на долю секунды раньше или позже — и уже будет не так смешно.

Акт выливания жидкости из сосуда сам по себе эмоционально нейтрален, как и всякая фундаментальная частица. В зависимости от более общей ситуации он может принимать любую окраску, любое эмоциональное наполнение.

Вот пример того, как наша фундаментальная частица становится легкомысленной: это серия изображений из грандиозной коллекции Эдварда Мейбриджа, чьи эксперименты в области пофазовой фотографии движения предвосхитили изобретение кинематографа.

Мейбриджу удалось запечатлеть на фотографиях различные фазы движения бегущей лошади и тем самым разрешить загадку, над которой бились все художники-анималисты, — есть ли такой момент, в который лошадь отрывает от земли все четыре ноги? Оказалось, да. В своем исследовании «Фигура человека в движении» Мейбридж собрал фотографии движущихся мужчин и женщин — бегущих, прыгающих, бросающих различные вещи, идущих, встающих и садящихся, — причем все эти движения запечатлены пофазно, с перерывами в доли секунды. Эта книга стала бесценным подспорьем для художников, работающих с изображением человеческого тела. Правда, я не уверен, что за все прошедшие века хоть один художник по-настоящему задавался вопросом, как это выглядит со стороны, когда на молодую женщину, сидящую в лохани, выливают ведро воды, — но на тот случай, если это кому-то может понадобиться, у Мейбриджа все показано очень наглядно.